Среди авторского кино в последнее время сложно найти хорошее. Кажется, что режиссеры вместо попытки рассказать историю так и тащат в кадр всю грязь этого мира, чтобы хоть чем-то впечатлить жюри. А хочется человечного и живого.
Что-то внутри предложило пойти на премьеру «Довлатова» Алексея Германа-младшего на Берлинском Кинофестивале. До последнего я думала, что будет много боли, просто потому что Питер зимой 70-го не может быть радостным, а история Довлатова и Бродского — полна грусти.
Я рада что ошиблась в своих ожиданиях. Фильм светлый, тонкий, редкими местами — ироничный и полный такого количества намеков, что режиссер либо гений, либо я все выдумала.
Не смотря на какие-то тяжелые моменты и смерть — фильм не о боли, или цензуре, но о творчестве. О любви к родному дому и людям вокруг, о вере в светлое и о мужестве быть собой.
Тем кроме главной — много. Здесь и еврейский вопрос, и иммиграция, и мрачный зимний Питер . Символично, что этот фильм впервые показали именно здесь, на фестивале в Берлине: русских эмигрантов целый город, и тема еврейства навечно больная у немцев.
Но все эти вопросы на мой взгляд блекнут перед дилеммой творчества. С ней, наверно сталкиваются все люди, которые пытаются создавать. Она такая же острая, как бритвой по венам. Неразрешимая.
С одной стороны, как женщина — я вижу Довлатова, как безответственного отца семейства. Пока он пьет, курит и творчески мечется — страдает его дочь и жена. Несчастна и мать, переживающая за сына. Когда он отказывается писать на заказ в журналы ради заработка, мать утешает его «я получаю достаточно чтобы мы не умерли с голоду», а жена говорит «я верю, что мы справимся». Все это ужасно и недопустимо. Мужчина не может вести себя так — взяв ответственность за семью, бросить на произвол и грустно закатывать глаза в прострации. Возмущение да и только.
Но я смотрю на Довлатова еще и другими глазами. Как творец. И понимаю, что по-другому он вряд ли мог. К тому же, герой в кино юн, именно сейчас происходит становление личности. Это потом он станет сильным и великим, а сейчас — поиски.
Несколько лет назад я бы совсем не поняла этот фильм, пожала плечами и пошла дальше. Но сегодня, когда я уже два года, несмотря на свои две магистерские упрямо занимаюсь творчеством — мне близко. Жизнь без творчества для поэта по-моему показана в фильме четко, где все одна зона, где Довлатов не разделяет зэков и их охранников — заложников одной ограды из колючей проволоки.
На экране Довлатов — мой ровесник в свои 30 с чем-то, с печалью в глазах, ощущением нереализованности, непризнанности. Его не печатают. Но печаль какая-то светлая— будто собака смотрит на хозяина, который её не любит. А она не может не любить.
В фильме на самом деле двое героев — более резкий после суда и ссылки Бродский и мягкий, еще не сильно обученный жизнью Довлатов. Про эту мягкость его экранная дочка скажет отцу: «Папа, ты не жалкий, а нежный». И это будет точно про всех поэтов и художников, про всех творцов в своем вечном поиске прекрасного.
Герой в фильме по своим же словам следует доблестной дорогой «мужества быть никем и быть собой». В самой страшной сцене фильма, где Довлатов среди растоптанных в тонкий лед неопубликованных рукописей, медленно идет по заваленному бумагой двору — как по кладбищу мыслей и идей, и узнает то свои черновики, то работы друзей.
Есть в этом что-то от Тарковского: такое неизбежное осознание, где «зона — это не территория, это та проверка, в результате которой человек может либо выстоять, либо сломаться.» Это момент, когда смиряется Эго и больше не важно — кто увидит и опубликует, но важно творить и быть услышанным. Ведь творчество — это метод изменения мира, и что молчать — почти преступно по отношению к человеческой реальности. Так приходит к творцу мысль об эмиграции.
Невозможно творить из под панциря. Приходится выползать из ракушки, обнажая душу всем ветрам. Приходится петь не ожидая успеха и внимания. На это требуется смелость. Легко быть жестким, по звериному резким и расчетливым, сложно оставаться мягким, тонким, оставаться человеком.
Довлатов скажет в фильме цитату — точно я ее не запомнила, но примерно так: «коммерция и творчество перпендикулярны». И это второй рубеж для творческого Я — остаться собой, не гнаться за выгодой или быть шутом на потребу публике.
Сложно творить по-настоящему, потому что только то действительно стоящее, где ты взял и вырвал из души лоскуток и прикрепил к своему творению. И оно ожило…
И с этой минуты оно живет вне тебя, но оно твое полностью и ты чувствуешь его на расстоянии. Именно это живое говорит с людьми из книг и с полотен — это не подделать. Масс-маркет никогда не вступит в этот диалог, душу свою они не слышали и говорить твоему лоскутку там не с кем. А если толпа не примет, то откуда прибыль и признание?
Но сила в мужестве быть собой до конца, не изменяя своей музе. И именно об этой борьбе противоположностей в чуткой и ранимой творческой душе так тонко и с нежностью рассказал Алексей Герман-младший в своем фильме. Видимо он и сам знает очень хорошо, как страшно и жизненно необходимо быть собой.